пятеро. Они пациенты сверхсекретной психиатрической клиники, куда сплавляют выживших из ума шпионов, разведчиков экстра-класса и прочий отработанный материал безжалостного мира спецслужб. И эти пятеро совершают побег. С одной-единственной целью — доказать свою невиновность. Ибо их обвинили в убийстве, к которому они не причастны…Впервые на русском языке новый роман от автора знаменитых «Шести дней Кондора».


Джеймс Грейди

Бешеные псы

Эта книга посвящается

Бобу Дилану,

Билли Холидэй,

Брюсу Спрингстину,

Ричарду Томсону,

Брайену Уилсону,

подвывающим на дорогах



Природные американцы сходят с ума…

    Уильям Карлос Уильямс.
    К Элси


Улицы полыхают огнем,

кружатся в смертном вальсе

на грани реального и фантазии.

А поэты на этой земле

вообще бросили писать,

они просто отступились — и катись оно все!

Но быстрее удара ножа

они не упускают свое

и стараются выглядеть достойно.

    Брюс Спрингстин.
    Jungleland



1

А стоило бы нам почуять неладное, когда на утреннем собрании во вторник Рассел травил байку о том, как он гарротировал сербского полковника.

— Только представьте, — распинался Рассел, — солнечный свет, пробивавшийся сквозь решетки на окнах, ложился параллельными полосами на лимонного цвета пол в комнате для отдыха. Вся сценка была точь-в-точь как подброшенная в воздух монета — и верится, и не верится.

Точь-в-точь как мы, хотя в комнате нас собралось шестеро: пятеро мужчин и женщина; мы кружком разместились возле Рассела на складных металлических стульях.

— Я вел наблюдение за патрулями на этой балканской бойне, — продолжал Рассел. — Дома на главной улице почернели от дыма. Окна выбиты. По всей улице — мусор. Протопали мимо взорванной «тойоты». Шагнешь — и под ногой что-нибудь хрустнет. То брошенный ноутбук. То женская сумочка. С фонарного столба свисали три веревки, только перерезанные, так что вся эта болтовня насчет зачистки выглядела правдой.

— А что было неправдой? — спросил доктор Фридман.

Волосы у доктора Фридмана были каштановые. Из-за очков в позолоченной металлической оправе глядели изумрудно-зеленые глаза. Каждый день из двух недель, проведенных с нами, он надевал вольного кроя твидовый пиджак. В тот последний день на нем была синяя рубашка без галстука.

— В таком месте, как это, — ответил Рассел, — поди разбери: правда, неправда.

— Понятно, — кивнул доктор Фридман.

— Ничего вам непонятно, — сказал я. — Повезло вам, что вы этого не видели.

— Верняк! — откликнулся Зейн, похожий на Христа-альбиноса.

— Давайте все же послушаем Рассела, — попросил доктор Фридман.

Рассел походил на расфранченную рок-звезду: очки наподобие авиационных окуляров ночного видения, черный кожаный пиджак поверх темно-синей футболки с эмблемой группы «Уилко» — не очень-то по уставу, который ему вдалбливали. Довершали наряд обычные джинсы и черно-белые кеды.

— Вообразите конец мая девяносто второго, — сказал Рассел. — У нас у всех только и зудело слинять в какое-нибудь безопасное место.

— Нет таких мест, — пробормотала Хейли, соскребая коросту со своей словно выточенной из черного дерева руки.

Рассел не обратил на нее никакого внимания.

— Этот замшелый югославский городишко насквозь провонял порохом и горелым деревом. Сплошная помойка, приятель, и крысы, так до сих пор и вижу этих говножопых шелудивых крыс с красными глазами.

Два окна в ресторане заделали картоном, но висела вывеска «открыто». Полковник распахнул дверь, звякнул колокольчик. Тогда он поворачивается к нам девятерым и говорит:

— Заходим по очереди.

Потом поворачивается, кивает мне и двум своим любимчикам головорезам, парочке потрошителей, которых Милошевич вытащил из тюрьмы и назначил «милиционерами». Заходим. Во всем заведении горстка клиентов, и все такие же сербы, как мы, твою мать.

Белая пластмассовая чашка задрожала в руке Рассела, когда он поднес ее ко рту.

— О чем бишь я?

— Вы только что сказали «твою мать», — вмешался доктор Фридман.

Рассел отхлебнул кофе.

— На чем я остановился?

— А-а-а, — протянул психиатр. — В вашей истории. О вашей шпионской миссии.

— Уловил, — сказал Рассел. — Тамошний мэтр скользил по ресторану, как в ледовом шоу. Лысый — ни волосины. Бледный как смерть. Глаза белесые. Лицо каменное. Четверо «оборотней», отбывавших повинность, все с «калашами», входят и начинают трезвонить, а он хоть бы хны. Был он в белой рубашке с черной бабочкой, джинсах и черном смокинге с длиннющими фалдами, как Дракула. Да еще вертел пустой поднос, вроде балеруна однорукого.

— Похоже на улет после ЛСД, — заметил доктор Фридман.

— Док! — ухмыльнулся Рассел. — Кто бы мог подумать, что вы такой безобразник?

— Мой отец — любопытная личность. А ваш?

— Не-а, — откликнулся Рассел, — никогда не ввязывался ни в какие неприятности. Да и незачем было. И потом, моя история его не касается… там, в ресторане, это все про меня, только про меня.

— А про кого еще? — спросил доктор Фридман.

— Я ж вам сказал: про полковника Херцгля, этого жердяя. И разило же от него чесноком и водкой! Они божатся, что водка не пахнет, — опять врут. Уж поверьте мне — пахнет, и вот я…

— Вы в ресторане, — успокоил его доктор Фридман. — С полковником Херцглем и его людьми.

— И мэтром. Он скользит к нам между столиками со своим пустым подносом, на лацкане у него фашистский значок, а сам так и пялится своими бельмами.

Полковник Херцгль зыркнул на него эдак и говорит: «Что это за говно у тебя вместо музыки?»

В баре бухают колонки, и полковник, черт его дери, прав: дерьмо да и только. Какой-то аккордеон, флейта и цитра, словом, муть этническая. А полковник свихнулся на Элвисе. Чуть не молился на этого сраного идола, подохшего на стульчаке…

Доктор Фридман заморгал, и я это про себя отметил.

— …ну да, на стульчаке, когда сам он еще панковал под коммунягу в Белграде. С тех пор и носился с одной своей вшивой пленкой — музыкой к «Вива Лас-Вегас!». Не скажу, что это самый плохой фильм с Элвисом или что там самые дерьмовые песни, но, дружище, когда тебя сорок раз подряд заставляют слушать эту херню, да еще приказывают ее переводить и учить полковника подпевать!..

Полковник дает пленку с Элвисом мэтру, тот подводит нас к столику и выставляет бутылку этой их сливовицы. Ракия называется. Пьем из горла. Бутылку по кругу.

— Только, бога ради, не говори, что вы пили из одной посудины! — воскликнула Хейли.

— Черт, а как же еще?! Ты что — думаешь, я стал бы выпендриваться и корчить из себя сноба?! — ответил Рассел. — Тут мэтр и говорит: «Могу предложить картофельного супа»; в зоне боевых действий это вообще было единственное блюдо — кроме ракии, конечно. И уходит. Не успеваем мы сделать еще по нескольку бульков, как из колонок уже бухает Элвис. «Вива Лас-Вегас!»

Дверь отделения распахнулась, и в нее вкатился блестящий, как зеркало, металлический ящик.

Тележка с лекарствами двигалась по залитому солнцем полу. Я посмотрел: это была она — та самая сестра, которая, как и доктор, подменяла постоянный персонал, когда тот уходил в отпуск или брал выходные.

Сестра на подмене была красивой женщиной, исходившей немало миль по больничным коридорам. Форменные белые брюки и форменный же черный джемпер на пуговицах без воротника, каштановые волосы собраны в пучок на затылке. Она открыла тележку с лекарствами, поставила на металлическую крышку маленькие бумажные стаканчики, сверилась с процедурным листом.

— А как там пахло? — спросил доктор Фридман.

— Что вы имеете в виду? — откликнулся Рассел.

— Ну вот, вы говорили, что на улицах пахло порохом, горелым деревом, дымом… А как пахло за тем столом?

— Какая разница! На столе стояла ракия. Плюс к этому нас за столом сидело четверо вояк, которые давненько не принимали душ. Солоноватый такой был запах. А с кухни пахло картофельным супом и…

— Какой именно солоноватый? — переспросил доктор Фридман. — Как… у слез?

— «Как у слез»… — передразнил его Рассел. — Да какая, к черту, разница! Речь о том, что я сделал. Ведь тогда, именно тогда, когда Элвис орал на всю забегаловку, у меня появилась возможность сделать это.

Сестра вытряхнула таблетки в стаканчик.

— У вас наконец появилась возможность сделать… что? — спросил доктор Фридман.

— Убить полковника Херцгля.

— Но это же не входило в ваше задание. Вы же не были наемным убийцей.

— Только не говорите, кем я был и кем не был! — пронзительно завопил Рассел. — Кем был, тем и был, и я сделал это!

— Расскажите нам о вашей официальной миссии, — сказал доктор Фридман, пристально глядя на ветерана.

— Моя официальная миссия вроде как закончилась, дружище?! Никто из этих ублюдков — ни мусульмане, ни хорваты, ни, уж точно, эти проклятые сербы — не использовал ничегошеньки из того, что успели понатаскать в Югославию плохие мальчики Дядюшки Сэма за время холодной войны. Ни у кого из них не было ядерных чемоданчиков. Или вам кажется, что они хотя бы на минутку задумались? Ведь больше всего они хотели изничтожить друг дружку, а что тут может быть лучше атомной бомбы?

— И все-таки — почему вы там оставались? — спросил доктор Фридман.

— А как я мог уехать? — Рассел весь сжался на своем стуле. — Никто и глазом не успел моргнуть, как обыкновенные стычки превратились в бойню. В то, что происходило за стенами того ресторана, то, что мне пришлось увидеть собственными глазами, пока я разыгрывал попсующего сербо-американского парнишку, который вернулся, чтобы отыскать свои корни и помочь своим героям… Там быть чокнутым считалось за правило. Если ты уже не спятил, когда все это началось… И чем я, по-вашему, закончил? Как оказался здесь?

— Вот и расскажите.

— Я убил полковника.

— Зачем?

— Потому что случай подвернулся. Что-то большое, важное я остановить не мог, но уделать этого жирного отморозка, которого я собственными руками упрятал бы за решетку, пока был еще в здравом уме… До того как смыться, я мог прикончить его за… за все те ужасы, что он натворил. И собирался творить дальше.

Когда Элвис наконец выдохся со своим «Лас-Вегасом», полковник сказал: «Невмочь терпеть. Ты потом» — и пошел себе через обеденный зал в сортир.

— Один?

— Вы на что намекаете — «один»? Конечно, один. Вы что, думаете, мы были вроде компашки канзасских школьниц на балу?

Рассел покачал головой.

— Они не желали меня слушать. Не верили мне. Телефоны работали. Не везде, но… я сообщил своему непосредственному начальству в Праге. Черт возьми, я даже напрямую позвонил в Лэнгли. Они все талдычили, что я «отстранен». Мол, «переутомился». Пора выпадать в осадок. Чистая работа. Миссия выполнена. Так что возвращайся-ка ты домой и… Они бы мне не поверили.

— Только сначала, — сказал доктор Фридман. — Потом появились бы спутниковые фото, другие источники.

— Начало, оно и есть начало. Вы лучше загляните в конец.

— Значит, вы остались.

— Я пошел в сортир. — Рассел нервно моргнул. — Это был мой шанс.

Катись он, этот полковник, сказал я его головорезам, надо в сортир. Те только заухмылялись.

Никто даже не посмотрел, как я шел через зал. Сортир был в конце коридора, за распашными дверьми. Лампочка в коридоре перегорела, так что он стал вроде длинного темного туннеля. Воняло мочой, крысами, ракией… я же понимаю, вам хочется знать, как там пахло, док, не стоит благодарности.

Но Фридман не стал его прерывать. Он чувствовал близость кульминации, понимал, что она надвигается.

— Я сунул правую руку в карман гимнастерки, — сказал Рассел, — мой нож и «калаш» остались на столе, но за два дня до этого, когда они сожгли школу, полную ребятишек, я подобрал стальную проволоку около метра длиной и сунул в карман. Воображал, что мог бы устроить «растяжку», чтобы покончить с полковником и со всей его командой. Но такой уж я человек — не практик, скорее, оптимист. Когда я шел в тот сортир, я был не практичнее дзенского монаха.

Прежде чем распахнуть дверь, я намотал один конец проволоки на правую руку. Десять шагов в полной темноте, и вот: «Вива Лас-Вегас!» — я стоял перед закрытой дверью мужского сортира, намотав другой конец проволоки на левую руку.

У меня было два варианта, — продолжал Рассел. — Налететь или подкрасться… подкрасться, как ниндзя, или обрушиться, как Скорцени,[1 - Отто Скорцени (1908–1975) — оберштурмбаннфюрер СС, прославившийся своими успешными спецоперациями во время Второй мировой войны.] с развевающимися знаменами.

Я всегда был вроде Скорцени. Ворвался прямо, а сам ору не хуже Элвиса, полковнику это нравилось. Он стоял перед зеркалом. В кабинке было… было, хм… Полковник стоял спиной ко мне, изображая что-то типа буги, и тут я — хлесть!

Рассел крутанулся на своем стуле, изображая, как проволочная петля захлестнулась вокруг шеи полковника и как он душит эту рыпающуюся тушу.

— Крепкий он был мужик, и это оказалось не просто. Специально для вас, док, я чувствовал, как от него разит потом и чесноком. Стоило коснуться его шеи, и руки мне обжигало, как кислотой.

«Ух ты! — подумал я. — Кожа… а жжется, как кислота».

Новая подробность. Манипулируемая сенсорная память. Браво, доктор Фридман! За две недели вы превратили старую шарманку Рассела в источник таких тонких воспоминаний, можно сказать, докопались до сути.

— Проволоку я, конечно, там и бросил, — сказал Рассел. — Вышел и вижу — кранты!

— Как это? — спросил доктор Фридман.

— Пожарный выход оказался заперт! Ничего не оставалось, как вернуться к этим двум сербским ублюдкам… на мое счастье, они — ради прикола — сожрали мою миску картофельной похлебки.

— Пора принимать лекарства, — кашлянув, напомнила сестра.

«Черт бы ее побрал, — подумал я. — Может, Рассела вот-вот прорвет».

Доктор Фридман, словно соглашаясь со мной, замахал на нее рукой.

Поэтому я спросил:

— Кто-нибудь что-нибудь сказал, когда ты вернулся из сортира?

Мне хотелось дать Расселу возможность самому разоблачить свою выдумку. Самому увидеть, что он врет.

— Да. Они все гоготали надо мной, потому что жратва-то моя уплыла.

— Что они сказали про тебя? — подхватил мою мысль седовласый Зейн.

Но Рассел только пожал плечами.

— «Ну и непруха, америкашка!» — сказали они. То, что они сожрали мой суп, дало мне повод напустить на себя обиженный вид, схватить свою амуницию и ринуться на улицу. Выбрался я, прошел мимо остальных шестерых парней, словно их там и не было, свернул за угол… а потом бежал три дня, только пятки сверкали. Гнал на мотоцикле, пока не попал на морпеховский вертолет. Рассказал все в Управлении и прямиком сюда.

Зейн посмотрел на меня. Мы могли бы расколоть Рассела. Но это была работа Фридмана. И потом, если ты никого не раскалываешь, может, и тебя никто не расколет.

— Забавно, что я убил его и ничего не чувствую, — сказал Рассел. — Ну просто… ничегошеньки. Конечно, Элвиса я с тех пор не слушаю. Наверное, поэтому и попал сюда.

— Вряд ли, — ответил доктор Фридман.

Рассел высоко поднял брови над черными очками.

— Какая разница, что вы теперь думаете, док, — ухмыльнулся он. — Все равно вы от нас уходите.

— Доктор Фридман, — повторила сестра, — уже время. У нас расписание.

Доктор кивнул. Сестра стала раздавать стаканчики с водой и лекарствами — как сласти в кино: тонизирующие, седативные, транквилизаторы, сладкие таблетки в стаканчик Хейли, карамельки всех цветов радуги для страдающих от посттравматического стрессового синдрома с признаками шизофренического расстройства.

— Сегодня во второй половине дня состоится последнее собрание, — сообщил доктор Фридман. — До него я хотел бы побеседовать с некоторыми из вас индивидуально, но после обеда я уезжаю.

Эрик поднял руку, готовясь выпалить, что сегодня на обед мясная запеканка, но одобрительного кивка не последовало.

— Сегодня днем нам надо кое о чем потолковать, — продолжал доктор Фридман, — и всем следует ожидать этого с удовольствием. Приятного аппетита.

Он вышел из отделения с улыбкой. Сестра собрала пустые стаканчики из-под пилюль. Я разглядывал ее собранные в пучок густые каштановые волосы, обтянутые белыми брюками округлые бедра, пока она катила тележку обратно. Рассел и Зейн, даже Хейли и Эрик тоже разглядывали ее: новенькая сестра — это всегда интересно, даже если она сохраняет профессиональную дистанцию. Затем дверь отделения закрылась. Щелкнул замок. Мы расползлись по своим палатам, не подозревая, что спокойной жизни нам осталось меньше пяти часов.

А стоило бы.

Ведь была подсказка, но мы ее не заметили.

Мы были люди опытные, тренированные. Но все как один проглядели ее.

Хотя какого черта? Мы ж были психованные.



2

Психованные — вот почему нас заперли в Замке ВОРОНа.

Собственно говоря, все дело в наших «особых обстоятельствах». Говоря «мы», я имею в виду Рассела, Зейна, Эрика, Хейли и себя.

Особые обстоятельства заключаются в том, что у нас закодированная форма допуска.

ВОРОН (Всеамериканское общество реабилитации и отдыха населения) — один из самых засекреченных американских центров, аббревиатура, которой нет ни в одной федеральной программе.

Звучит как жутко опасное смертельное заболевание. Так оно и было задумано. Такое кого хочешь отпугнет. Никто не захочет слоняться возле двери с такой табличкой. Конечно же, и саму дверь найти практически невозможно, поскольку это призрачное заведение располагается в богом забытом местечке Уотербург, штат Мэн.

Уотербург стоит на перекрестке захолустных дорог. В нем одна бензоколонка, один мотель, несколько домишек и большое квадратное здание из красного кирпича, стоящее в отдалении от дороги. Поскольку ВОРОН считается медицинским заведением, никого не удивляет присутствие здесь сестер и врачей, которые живут в нормальных городах штата Мэн и специально приезжают сюда на работу. Сестры и доктора паркуют свои машины за кирпичным зданием ВОРОНа и на синем автобусе едут через лес в Замок.

Замок — это зловещий, расплывчатых очертаний комплекс, выстроенный каким-то воротилой, который сколотил состояние на продаже строевого леса, а потом обанкротился. Наш дом прячется в густых зарослях осин и берез, окруживших проволочную изгородь, поверх которой протянута «колючка». Замок — это больница. Психушка, которая защищает пациентов от мира, а мир — от них.

В ту великодержавную американскую весну нас жило в приюте всего пятеро. У каждого — отдельная палата с ванной и небольшой гостиной, где имелся телевизор и книжные полки. Чтобы повесить картину, требовалось разрешение. На все безделушки и произведения искусства, которые можно было превратить в оружие, накладывалось вето, хотя, по правде говоря, любое произведение искусства является оружием.

Попасть в Замок так же не просто, как в Гарвард.

По большому счету, для этого надо быть тайным агентом Дядюшки Сэма, исполнителем, аналитиком, администратором или разведчиком.

Шпионом.

А потом свихнуться.

Куда еще Дядюшка Сэм мог запихнуть нас? В какой-нибудь обычный дурдом с вертушкой у входа, куда может проникнуть любой и, наслушавшись пускающего слюни болтуна, выдающего тайны, способные изменить судьбы мира, спокойненько продать их другой стороне? В какую-нибудь «нормальную» психушку, где, если вы рассказываете о реальных событиях, вас назовут помешанным, а если будете рассказывать сказки, отпустят разгуливать на свободе?

Америке нужны ВОРОНы, Америке нужны Замки. Где в тот апрельский вторник после нашего утреннего собрания, на котором Рассел травил байку о том, как он удавил сербского полковника, доктор Леон Фридман пришел в мою отдельную палату для последнего индивидуального сеанса, прежде чем громкое «ой-ёй!» Эрика все изменило.



3

Сначала он постучал в мою открытую дверь.

— Привет, Виктор. Можно? — спросил он.

— Я из тех парней, которые не умеют отказывать, — пожал я плечами.

— Если бы так было на самом деле! — сказал доктор, входя. — Ты же не Эрик.

Но я не попался на эту наживку. Не отвернулся, а продолжал сидеть в своем уютненьком кожаном красном кресле, предоставив доктору бугристый вытертый синий диванчик.

Снизу из холла донесся раскатистый пронзительный голос Рассела, певшего «Lawyers, Guns and Money» Уоррена Зевона.

— Вам тоже нравится эта песня? — спросил доктор Фридман.

— Допустим, я идентифицирую себя с лирическим героем. И не только я — все мы, Рассел в том числе.

— Кстати, о Расселе, — сказал доктор Фридман. — Что вы думаете о его рассказе на собрании?

— Хороший рассказ. Сплошное вранье.

— Откуда вы знаете?

— Послушайте, док, мы все это знаем. С самого первого раза, когда он рассказал эту историю много лет назад.

— Но вы, откуда вы знаете?

— Дело в проволоке. Мы поняли, что он врет, из-за проволоки.

— Из-за?..

— Из-за того, что если вы попробуете голыми руками задушить проволокой такого матерого засранца, как этот полковник Херцгль, то хорошо еще, если просто порежете руки. Когда вы будете душить кого-то проволокой, она перережет ему шею, яремную вену, кровища станет бить фонтаном и зальет все стены, зеркало, его, вас. Выйдя из сортира, Рассел должен был быть с ног до головы в крови, с порезами. Он сказал, что вернулся за стол, где сидели головорезы полковника, а те и бровью не повели. Может, они были тупицы. Может, напились в стельку. Может, ненавидели полковника. Но они обязательно бы заметили кровь на американце, который только что вернулся из сортира. Они не могли не спросить: «В чем дело?» — хотя бы из чувства самосохранения. Но Рассел говорит, что они ничего не спросили. Так что, выходит, это вранье.

— Все-все?

— Что он терпеть не может Элвиса — это известно, еще известно, что, по легенде, он был ведущим гитаристом и певцом в каком-то баре в Орегоне, что его группа гастролировала по Европе, играя какую-то лабуду. С таким прикрытием он активизировался в Белграде, где якобы отыскались его «сербские корни». А потом втерся в команду, которая участвовала в боевых действиях.

— Так что же главное в его истории? — спросил наш сердцевед.

Я поразмыслил и ответил:

— Сортир.

— Но почему?

— Потому что в этой истории сортир — место преступления. Самое сильное место.

— Как для вас Малайзия?

«Это следовало предвидеть».

— Если вы хотите поговорить об Азии, — сказал я, — то пройдите к Зейну. Его тайно наградили Почетной медалью Конгресса за тамошнюю службу. Его война давно закончилась, задолго до того, как прорезался я. Теперь единственное, что у него осталось, — эта железяка в его платяном шкафу плюс то, от чего он поседел и что заставляет его в ужасе просыпаться по ночам.

— А что заставляет в ужасе просыпаться вас, Вик?

— Слушайте, сегодня мы встречаемся в последний раз. Какой смысл копаться во всем этом теперь?

— Огромный смысл. Поскольку это последний раз, вам гораздо безопаснее рассказать все мне, чем доктору Якобсену, когда тот вернется.

— Уж будто вы не оставите ему свои записи! Передавая их, вы сможете задержаться.

— Это вас задержали, Вик.

— Ну и что? Сидеть в Замке — не самый плохой вариант.

— Но как же свободная жизнь, Вик? Возможность выбора?

Я молчал. Секундная стрелка описала круг.

— Как вы относитесь к остальным?

— Чрезвычайно осторожно. Они не любят, чтобы их трогали.

— Полагаю, вы говорите серьезно. Но если вы воспринимаете меня, как… — Он пожал плечами. — Итак, спрашиваю снова: как вы относитесь к остальным?

— Они все как бы выжжены изнутри, все до единого. Бывают хорошие дни, когда они просто вымотаны. А бывают плохие, когда они не в себе. Я то злюсь, то смеюсь, глядя на них. Но мы понимаем друг друга лучше, чем вы, доктора и сестры, может быть, потому, что мы были там и переступили черту. А вы — нет. Нас держат взаперти. А вас — нет. Мы заодно. И вы тоже. Пятеро с одной стороны, четверо — с другой… Получается, они — все, что у меня осталось.

— Прямо-таки семья. — Доктор подождал, пока я что-нибудь скажу, но, почувствовав, что пауза затягивается, спросил: — Какую же роль в этой семье играете вы? Отца?

— Не надо возлагать на меня такое бремя. Наш общий отец — Дядюшка Сэм.

— Стало быть, все вы — его детишки, — пожал плечами доктор Фридман. — Когда же вы подрастете?

— И вдруг станете нормальными, да? Нет, уж это вопрос к вам, доктор.

— Вы все еще думаете о самоубийстве.

— А у кого не было таких мыслей?

— Но вы не просто думали. Вы пытались. Дважды.

— Что… Вы думаете, я… это всерьез?

— Нет, я думаю — простите за выражение, — что вы были убийственно серьезны.

— Выходит, ЦРУ право и я некомпетентен.

— Черт возьми, вы самый компетентный сумасшедший, которого я знаю.

— Тогда почему я не смог себя убить?

— Вас не так-то просто убить… даже вам самому. Но гораздо важнее другое — почему вы прекратили попытки покончить с собой.

— Может, дожидаюсь подходящего момента.

— Или повода, чтобы этого не делать.

Наши взгляды скрестились, преодолевая прозрачную стену молчания.

Наконец доктор Фридман посмотрел на часы.

— Что ж, пойду послушаю Хейли, она говорит, что у нее все симптомы истощения.

— Она специально придуривается, чтобы доказать, что больна, — сказал я.

— Если вы это наверняка знаете…

— В чужую душу не залезешь.

— Разумеется. Почему, как вы думаете, в психиатры идет так много людей, у которых с головой не в порядке?

— А у вас что — не в порядке, док?

— Теперь в порядке.

Выйдя, он закрыл за собой дверь. Наше отделение находится на третьем этаже Замка. Когда доктор ушел, я уставился в окно с противоударным стеклом. За ним виднелись деревья с голыми ветвями, по голубому весеннему небу плыли белые облачка, и я почувствовал, как по щеке моей скатилась слезинка.



4

— Итак, мы снова здесь, снова вместе. Завершающий сеанс. Последняя возможность.

Зовите говорящего пророком. Зовите его человеком, который ставит правильные вопросы, чтобы получать неправильные ответы. Зовите его доктором Фридманом, как мы — с того самого, первого, утра, когда мы составили в кружок наши складные стулья в залитой солнечным светом комнате отдыха, точь-в-точь как в тот вторник, когда мы собрались в последний раз.

— Сегодня днем, — сказал психиатр, — я хочу поговорить обо всех. Клиническая практика — не моя специальность, — продолжал доктор Фридман. — По большей части я занимаюсь психиатрией в критических ситуациях применительно к международному анализу. В ЦРУ. Как только я вернусь в округ Колумбия, я снова стану наблюдателем и буду составлять отчеты для Совета национальной безопасности. Я даже не смогу выкроить время съездить домой в Нью-Йорк. У меня был перерыв две недели, но когда я услышал о подготовке персонала здесь, то подумал, что это лучше, чем валяться на берегу где-нибудь на Гавайях…

— Вы бы обгорели, док.

— Браво, Рассел, вы во всем умеете увидеть положительную сторону, особенно когда выбор уже сделан.

Рассел поправил очки.

— Да уж, такая яркая личность, что приходится носить темные очки.

— Быть яркой личностью — не главное, — сказал доктор Фридман. — Так или иначе отточить свои врачебные навыки, возможность поближе познакомиться…

— Поближе познакомиться со сломавшимися отпрысками национальной безопасности, — прервал его я.

— Как всегда, узнаю поэта, Виктор. Но сейчас я хочу поговорить обо всех вас, увиденных, так сказать, сквозь призму моего организационного анализа, а не…

— А не психоанализа, — вступил Зейн. — Психи — это мы.

— Не стоит преуменьшать собственное значение, — сказал врач. — Вы не просто психи. Вы сообщники, захватившие эту психиатрическую лечебницу.

Отперев дверь отделения, вошла новенькая сестра. В руках у нее были истории болезней. Она взяла себе стул. Я мельком заметил ее отражение в темном экране выключенного телевизора.

— Мы уже сто лет как ничего не решаем, — сказал Зейн. — В особенности здесь.

— А ключики-то у вас, док, — подхватил Рассел.

— И вас всех это устраивает. Нет уж, попрошу меня не прерывать.

В стеклах очков доктора Фридмана отразились пятеро обитателей психушки, скорчившихся на своих металлических стульях.

— Моя область — гештальт-динамика, то есть функционирование групп, в особенности состоящих из людей с психическими отклонениями в повышенно-стрессовой среде. Однако, — улыбнулся доктор Фридман, — мое описание в досье ЦРУ гораздо лучше. В нашем призрачном мире они называют меня «наводчиком».

— Это вроде снайпера? — спросил бывший рядовой Зейн.

— Скорее вроде пастыря, но речь не обо мне, так что давайте-ка опустим это, чтобы мы с сестрой успели добраться до мотеля и сложить вещи, прежде чем вернуться… — доктор Фридман снова улыбнулся, — вернуться в реальный мир.

— Так вы его нашли?! — воскликнул Рассел.

— Эй! — сказал я. — Называйте доктора Фридмана «наводчиком».

— Несравненный наводчик, — покорно повторил Эрик.

— Мне без разницы, как его называть. Назовите-ка меня «такси», и поеду я отсюда, — сказал Рассел.

— Ты такси! — хором отозвались Зейн и Эрик.

— Давай проваливай, коли намылился, — подхватила Хейли.

— Заткнитесь! — взвыл доктор Фридман и хлопнул в ладоши.

Лицо его вспыхнуло.

— Я подловил вас на том, что вы пациенты, захватившие сумасшедший дом, а вы в отместку хотите увильнуть от прямого разговора, тянете время!

Консультирующий психиатр затряс головой.

— Сумасшедшие наделены мощным даром видеть реальность. Конечно, их видение искажено, но ясно. А вы — самые проницательные, хотя и самые слепые из всех пациентов, которые у меня были. Поглядите-ка на себя.

Эрик послушно завертел головой.

Рассел еще плотнее надвинул очки.

— На меня уже сегодня нагляделись.

— Неужто? — спросил психиатр. — Так, по-вашему, мы на вас любовались или эту вашу историю слушали?

— Историями нас тут только и кормят, — сказал я.

— Вы сами превратили свои жизни в истории, — ответил доктор Фридман, — вместо того, чтобы жить жизнью, которая полна историй. О'кей, Рассел, с тебя на сегодня достаточно, так что тебя больше трогать не будем. Хейли?

У негритянки мигом стал вид игрока в покер.

— А вот ты, интересно, знаешь, почему постоянно бормочешь «держись»? — спросил Фридман.

— Потому что это правда.

— «Правда» не совсем то слово, если ты используешь его, чтобы скрыть смысл, или выдумы… — Фридман остановился, подыскивая слово помягче: — Или используешь драматические приемы, чтобы утаить то, чему не хочешь посмотреть в лицо. Я знаю о том ужасе, который ты пережила в Нигерии, и о тех ужасах, которые натворила сама, но тебе придется взглянуть им в лицо. Взглянуть… не прикрываясь оценками.

— Мне без разницы, что я, по-вашему, должна делать. Я умираю.

— Как кстати. Однако выглядите вы неплохо…

— Внешность обманчива, — оборвала его Хейли.

— Так кого вы дурачите? — спросил психиатр.

Сквозь черную кожу проступил гневный румянец.

— В стране слепых и одноглазый — псих, — сказал я.

— С глазами у нас все в порядке, Виктор, — откликнулся доктор Фридман, — но только видим мы совсем разное. Так или иначе, я закончил с Хейли, если, конечно, она сама не захочет сообщить нам что-нибудь новенькое.

Хейли бросила на него испепеляющий взгляд.

Доктор обернулся к Эрику. Низенький, пухлявый инженер-очкарик так и замер на стуле. Выжидающе. Наготове. Психиатр открыл рот… но слов не нашлось, и он снова закрыл его. Он понимал, что должен сказать хоть что-нибудь о каждом из нас, иначе его просто не станут слушать.

— Эрик, пару дней назад Виктор сказал, что согласен с Марком Твеном в том, что история никогда не повторяется дважды, но как бы рифмуется…

И он указал, что «Эрик» рифмуется с «мрак».

Доктор Леон Фридман покачал головой, заулыбался.

— Будь я поэтом вроде Виктора, пожалуй, вся картина выглядела бы более связно. Но понятия и связи имеют сейчас ключевое значение… для вас, Эрик. Вы побили Ирак Саддама Хуссейна задолго до первой нашей войны там, но они превратили вас в робота. И все же хотелось бы верить, что где-то в глубине вы сохранили понятие об Эрике как о свободном человеке. Это не приказ, — сказал доктор Фридман пухлявому герою в очках с толстыми стеклами, — но постарайтесь представить себе пространство между командами «делай» и «не делай».

— Какого дьявола все это значит? — спросил седовласый Зейн.

— И что же вы поняли, служака? — ответил врач.

Эрик нахмурился, восприняв предложение доктора Ф. как приказ. И тут же принялся очерчивать в воздухе квадрат, подобно миму, выстраивающему замкнутое пространство.

Пока Эрик продолжал свою пантомиму, доктор Фридман решил поработать с Зейном.

— Все, через что вам пришлось пройти, — сказал доктор Фридман седовласому солдату. — Напалм. Героин. Липкая кровь на ботинках. Жара джунглей, от которой мозги у вас до сих пор в разжиженном состоянии. Вы сражались и после Вьетнама, так что несите свой крест и не хнычьте. Вам это по силам…

— Куда вы клоните? — резко оборвал его Зейн.

— Поздравляю. Вы победили. И смотрите, чем кончили. Верняк.

Зейн наклонился к Эрику.

— Я не такой, как он. Мне вы не можете указывать.

— Если бы я мог, — согласился доктор Фридман, — мы бы уехали отсюда вместе.

— Однако пора вам смываться в ваш реальный мир, — напомнил я.

— Так и не добравшись до вас, Виктор?

У меня кровь застыла в жилах. Доктор сразу показался каким-то нереальным. Надувной теплокровной игрушкой.

— Зейн, — сказал доктор, — похоже, вы с Виком тоже рифмуетесь?

— Еще чего, — принялся было спорить Зейн, — он мне в сыновья годится. Плюс к тому я никогда не пытался без толку руки на себя накладывать. Я не наркоман какой-нибудь.

— Но вы оба сошли с ума из-за своей службы, — ответил психиатр. — Единственная разница в том, что вы цепляетесь за ваше бремя, а Виктор использует свое, чтобы себя угробить.

— Что сделано, то сделано, — сказал я.

— А если бы в Малайзии вы поступили как-нибудь иначе? — спросил доктор Фридман. — Учитывая одиннадцатое сентября? Что-нибудь изменилось бы?

— Имена погибших.

— Возможно. А возможно, и нет. Но вы сделали, что могли.

— Так, по-вашему, это недостаточное оправдание того, что я свихнулся?

— Более чем достаточное. Но вам бы об этом подумать. Учтите.

— Подумать и ужаснуться? Хорошенькая блиц-терапия, док. Уж скорее шоковая — прости, Эрик, — а впрочем, называйте, как хотите, все равно не поможет. Ни одному из нас.

Мы все уставились на доктора, который две недели из кожи вон лез.

— Тук-тук, мы здесь, — сказал Рассел.

— И здесь и останемся, когда вы уедете, — продолжила Хейли.

— Верняк.

Поток солнечных лучей пронизывал невидимое пространство Эрика.

— Так вот чего вы хотите? — спросил наш сердцевед. — Неужели вы не понимаете? Вы завязли и не хотите бросить вызов вашим проблемам. Не хотите постараться выбраться отсюда.

— Я никуда не поеду, — отрезала Хейли. — Я умираю.

— Мы все умираем, — сказал доктор Фридман. — И все умрем. Только вот как и когда… Кто знает? Все вы пока еще далеки от излечения. И я не знаю, удастся ли кому-нибудь из вас когда-либо вылечиться. Но я хочу открыть вам глаза. Кто знает, что вы увидите… с врачебной помощью.

— Особенно под кайфом, — уточнил Рассел. — Здесь всем приходится быть под кайфом.

— Врач — всего лишь инструмент, — сказал доктор Фридман. — Основную работу вам нужно проделать самим.

— Подведите черту, док, — попросил я.

— Нет, это ваша работа. Была и будет. Пусть весь мир выйдет из-под контроля, вы не должны утрачивать способность самим подводить черту.

— Вы же психиатр, — заспорил Рассел, — а не философ.

— Иногда единственная разница между тем и другим в том, что я выписываю рецепты.

— И распоряжения запирать людей в психушки, — сказал я.

— Что, кто-нибудь из вас хочет, чтобы я написал распоряжение и вас выпустили?

Все промолчали.

— Я настоятельно рекомендую, чтобы ваше лечение изменилось; вас должны не просто содержать, а делать все возможное, чтобы можно было снять с вас наблюдение.

— Чтобы вас похвалили за снижение бюджета? — спросила Хейли.

— Неужели вы думаете, что меня волнует этот херов бюджет? Моя работа — обнаружить, что король голый, и сказать об этом. Рисковать. А тут, похоже, именно такой случай.

— Так что же с нами будет? — спросил Рассел.

— Ничего плохого, ничего опасного, к тому же ничего скоро не делается, — соврал доктор Фридман. — И я обо всем посоветуюсь с вашими лечащими врачами. Даже несмотря на мои новые обязанности в СНБ, я хочу, чтобы все вы могли свободно вступать со мной в контакт всякий раз, когда…

Эрик наклонился вперед и протянул руку доктору Фридману.

— Я имею в виду, потом, Эрик. По электронной почте, — сказал тот.

— Ну да, конечно, — не выдержал Рассел, — а пока пусть палестинцы квасятся с евреями, идет война в Ираке, Северная Корея создает свою атомную бомбу, кто следующий? В Латинской Америке и Бирме воюют наркобароны, злые моджахеды постреливают в горах Афганистана, террористы готовят очередное нападение в Де-Мойне, в Судане творится геноцид, Россия вынашивает амбициозные великодержавные планы, на Амазонке сводят леса, а из-за этого над Лос-Анджелесом бушуют снежные бури, Пентагон сражается за бюджет, в Конгрессе проводится одно расследование за другим, в прессе — сплошные скандалы, дяденьки из Белого дома обедают с голливудскими шлюхами — конечно, вы уделите минутку-другую психам из Мэна.

— Кто хочет обсудить эту новую программу? — пожал плечами доктор Фридман.

Теперь наш кружок поделился на две враждебные стороны: мы — и доктор Фридман. Он тоже это почувствовал и понимал, что рискует, но предпочел не линять. Хоть это и было несложно. Надо отдать ему должное.

— Что ж, — произнес он после трехминутного молчания, — если я единственный, кому есть что сказать, не стоит терять попусту время группы.

Мы встали, все пятеро, и доктор Фридман сказал:

— Сестра приготовила мне много бумаг. Так что, если кто захочет еще поговорить, я буду здесь, в комнате отдыха.

Мы молча повернулись и вышли. К бумажкам и выходам мы привыкли. Мы были опытные и натренированные.

И все же я обернулся. Доктор по-прежнему сидел на своем месте, оставшись один в комнате отдыха, поскольку сестра прошла в отделение. На стуле, рядом с доктором, лежала груда карточек. Я увидел, как он достает из своего твидового пиджака самопишущую ручку. Увидел, как надевает очки в позолоченной оправе и устремляет изумрудно-зеленые глаза в лежащую у него на коленях открытую карточку.

Зайдя в свою палату, я закрыл дверь. А мгновение спустя Рассел врубил у себя на полную громкость «Brain Wilson» в концертном исполнении «Беэнейкд лейдиз». Врубил максимально громко, чтобы никто по ошибке не принял эту балладу о крахе гениальной творческой личности за акт пассивной агрессии.

А потом я отключился. Доктор Якобсен называет это диссоциацией. Профан мог бы принять мое состояние за дремоту: сидит себе человек в кресле, веки прикрыты, а он так далеко, так далеко.

Пока что-то резко не вернуло меня к действительности.

Все было как обычно. Мое кресло. Моя палата. Мои книжки. Моя…

Эрик. Он стоял передо мной, переминаясь с ноги на ногу, как приготовишка, которого не пускают в сортир.

Дверь моей палаты была открыта. Эрик открыл мою дверь!

Да еще и вперся без разрешения! Нет, раньше это было немыслимо, но факт есть факт…

Он стоял передо мной. Переминаясь с ноги на ногу. Его лицо было бледным и перекошенным.

— Ой! — сказал Эрик. — Ой-ой-ой!



5

Доктор Фридман сидел на складном металлическом стуле в залитой солнцем комнате отдыха.

Мертвый.

Я нутром почувствовал это, когда Эрик ввел меня в комнату отдыха, хотя и не был до конца уверен, пока не прижал пальцы к эластичной артерии на шее доктора Ф. — пульса не было.

Внизу, в своей берлоге, Рассел переключился на «Белый альбом» «Битлз». Звуки песенки «Everybody's Got Something to Hide Except Me and My Monkey» просачивались в комнату отдыха, где мы с Эриком стояли возле сидящего трупа.

Тут я заметил пятно крови, расплывшееся на правом ухе доктора Ф.

— Эрик, пойди позови всех остальных! Ну же! И только их!

Через две минуты все мы пятеро стояли, уставившись на безвольно обмякшее тело нашего психиатра.

— Уехал раньше, чем думал, — сказал Рассел.

— Взгляните на это, — произнес я, указывая на кровавое пятно на правом ухе доктора Ф.

Зейн откинул длинные седые волосы, нагнулся и посмотрел:

— Верно, вот оно.

— Человек действовал ученый, — сказал Рассел. — Простите, доктор Ф.

— Что это? — спросила Хейли.

— ЗОЛП, — ответил Рассел.

ЗОЛП — защита от ловушек и покушений. Секретная программа, разработанная и осуществлявшаяся совместно Пентагоном и Управлением. Бедовые ребята, вроде Рассела, Зейна и меня, проходили подобную подготовку. Так же как и военная программа ЗОМП — защита от механического проникновения, — ЗОЛП не выставляет напоказ цели своего обучения. ЗОМП может учить, как защищаться от механического проникновения, или, скажем так, взлома, но дело, конечно же, сведется к отмычкам и клещам для сейфов. ЗОЛП обучает «защите» от «ловушек и покушений». Изучив хитроумные приемы, с помощью которых оппозиция могла убить тебя в Бангкоке, ты получал больше шансов проникнуть в этот город и выбраться оттуда живым. Разумеется, знания, которых ты набирался на этой образовательной стезе… Но убийство — вещь для американского шпиона противозаконная.

— Не слишком-то чисто сработано, — нарушил молчание Рассел. — Что бы там ни воткнули доку через правое ухо в черепушку, отверстие получилось слишком большое и капелька крови просочилась наружу. В какой-нибудь дыре это могло бы сойти за удар, но здешний коронер быстренько унюхает, в чем дело.

— Верняк, — пробормотал Зейн.

— Вот уж кому-кому, а доку смерть, казалось, не грозила, — заметила Хейли.

— По логике вещей получается, что его убил один из нас, — ответил я.

— Средства, мотив и возможность, — добавил Рассел.

— Он хотел все изменить, — напомнил Зейн. — Он сам нам так говорил.

— Причем он сидел тут, внизу, — сказал я. — Один. Мы все могли.

— Никто из нас не хотел того же, что и он, — согласилась Хейли.

— Ладно, доктор Ф., — сказал Рассел. — Видно, ваша взяла. Все изменилось.

И, словно желая поздравить покойника, Рассел хлопнул его по плечу.

Тело доктора Фридмана тяжело упало со стула и распростерлось на полу.

— Прошу прощения! — И Рассел пожал плечами. — Черт знает что творится.

— Блистательное убийство, — сказал я. — Нас всех подставили, и мы здесь в идеальной ловушке. На нас клеймо: психи, да к тому же опасные. Никто не поверит, что мы невиновны. Итак, выходит, мы убили его? — спросил я.

И пристально вгляделся в лица Рассела, Зейна, Хейли и Эрика. Они ответили мне точно таким же пристальным взглядом.

— Не-а! — хором протянули мы.

— Если не мы, то кто же тогда? — спросила Хейли.

— Есть вопрос и посерьезнее, — сказал Зейн. — В нас что — тоже метили?

— Именно, — ответил я. — Если ЦРУ подкупит убийцу, состряпает дело и признает нас виновными, то они попросту уроют нас. Если же каким-то чудом мы убедим Управление, что невиновны, что это сделал кто-то другой… то все равно получается, что мы свидетели и несем уголовную ответственность за укрывательство.

— О нет! — вздохнул Эрик. — О нет!

Мы повернулись и посмотрели на дверь ординаторской. Она была заперта.

— До обеда еще час, — сказал Зейн.

— Мясная запеканка, — произнес Эрик.

Из комнаты Рассела донеслась «While My Guitar Gently Weeps».

— Да, — сказал Зейн, — попали в переплет.

— И никто-то нам не поможет, — простонала Хейли. — И отовсюду-то нам грозятся.

— Знаешь, что ты еще позабыла? — спросил я. — Они нас достали. Какой-то громила переворачивает вверх дном ординаторскую, так что администрации теперь остается только тупо топтаться на месте, как стаду слонов. А нам наденут наручники. Переведут. Станут еще больше пичкать лекарствами. Уверен, если здесь появился убийца, значит, какой-то шпион проник в совершенно секретную американскую информацию. Это серьезный риск, но больше всего меня достает, что нашего дока угробил какой-то профан.

— Может, мы что-то не то сказали? — спросила Хейли.

— Если так, — ответил Зейн, — и того хуже. Значит, они точно по нашу душу.

— Призраки, — покачал я головой. — От них не уйдешь.

— Пациенты больше не будут заправлять этим приютом, — сказал Рассел.

— Что бы ни случилось, произойдет нечто ужасное, — подхватила Хейли. — Они с нами церемониться не станут. Не посмотрят, что с нами случилось. Что преследует нас. Наш злой рок.

— Какая бы большая беда ни готовилась, она поджидает нас, — заключил Зейн.

— Они обещали, что здесь мы будем в безопасности, — сказал Эрик.

— Вот удивил, — ответил Рассел. — Снова вранье.

В физике критическая масса достигается, когда минимальное число разрозненных элементов, необходимое для возникновения преобразовательного процесса, сливается в пространственно-временном континууме.

Возьмите хотя бы нас. Пятеро маньяков. Шпионов. Натасканных, опытных профессиональных параноиков, запрограммированных на выполнение какой-то задачи. Безнадежно искореженные, но все же некогда бывшие кем-то. Сила, которую нельзя сбросить со счета. Теперь запертые в Замке. С трупом человека, сумевшего завоевать наше уважение. В деле об убийстве которого мы были призваны сыграть роль козлов отпущения. Со смотрителями, которые меньше чем за час могли нас вычислить. Надеяться нам было не на что, но все, что у нас осталось, мы могли вот-вот потерять.

Физики, психиатры и снайперы толкуют о спусковом крючке. Событии, которое является толчком для возникновения цепной реакции. Когда я думаю о спусковом крючке нашей истории, я внезапно слышу, как в тот апрельский вторник на комнату отдыха накатывает волна тишины, после того как смолкает лазерный плеер в комнате Рассела.

Мы стояли там.

Пятеро маньяков, глазеющих на труп.

Музыкальная тема больше не объединяла нас.

— У нас два пути, — сказал я. — Либо мы остаемся и соглашаемся терпеть все, что нам уготовано…

— Или? — спросил Рассел.

— Сматываемся отсюда поскорее.



6

— Дико звучит, — сказал Рассел, — но придется нам взять дока с собой.

— Он же мертвый! — вырвалось у меня.

— Нельзя ничего оставлять, — заметил Зейн.

— У вас что, крыша поехала?

— Ну, — сказала Хейли, — профессионально выражаясь… да.

— Подумай об этом как поэт, — вступил в спор Рассел. — Ты же великий лирик. Не можешь же ты предоставить убийце шанс из-за мелких неудобств.

— Подумай об этом как стратег, — сказал Зейн. — Мы возьмем его с собой и поломаем весь кайф плохим парням. Что может быть круче?

— Или веселее, — добавил Рассел.

— Виктор, — со вздохом произнесла Хейли, — что бы ты выбрал, если бы лежал на его месте?

Я мигом смекнул.

— Ладно, — согласился я. — Ваша правда. Мы должны взять доктора Ф. с собой. Он понадобится нам, чтобы пройти через охрану.

И я объяснил им, как это сделать. Потом сказал:

— С вещами на выход, сбор здесь через пятнадцать минут.

— Погоди, — сказал Рассел.

— Что еще?

— Ты забыл. — Зейн устремил взгляд к потолку.

— В хорошем обществе принято прощаться, — напомнила мне Хейли, и Эрик кивнул.



7

Всего в Замке пять этажей.

На первом этаже размещается администрация; там электронные замки, комната отдыха смотрителей, компьютеризованная мониторинговая система, установленная еще до того, как тайные подпольные доходы, на которых зиждился бюджет Замка, стали откачивать для разжигания войны в Ираке.

На втором этаже — медицинская служба, где вам могут изменить черты лица, пересадить кожу на кончиках пальцев, чтобы уничтожить старые отпечатки, извлечь пулю. Вы можете оставаться на втором этаже и так никогда и не узнать о своих соседях сверху.

На третьем этаже три отделения: Дееспособные, Браво и Дурдомвилль. Дееспособные задерживаются здесь ненадолго. Периодически у них случаются истерики. Это пилоты сбитых самолетов-шпионов, обкурившиеся марихуаны и пытающиеся зализать раны, о которых никогда не смогут рассказать правду. Впавшие в депрессию ребята, которых после устроенного Пентагоном апокалипсиса преследуют видения из ядовитого грибного тумана. Среди «дееспособных» своя текучка: это те, кого врачи способны поставить на ноги.

В отделение Браво помещают людей надломившихся, но поддающихся лечению. Отважные вояки с бейрутского театра военных действий, свихнувшиеся, но еще в состоянии оправиться через полгодика терапии в Замке. Получив справку о выздоровлении, бравые ветераны возвращаются домой и ведут «полноценную жизнь», сидя в гостиных, вконец изолгавшиеся, ожидающие только того, чтобы их громогласные, вечно жалующиеся супруги исчезли раз и навсегда, оставив их следить за изображением, мелькающим на экране телевизора, или компьютером, который контролирует УНБ, оставив их в ожидании почтальона, который принесет секретный пенсионный чек.

Дурдомвилль — наша вотчина. Все отделения запираются, но чтобы выбраться из Дурдомвилля, надо знать дополнительные ключи к кодам безопасности. Прошло немало времени, прежде чем все мы совместными усилиями выведали эти коды. Профессионалы вроде нас должны были бы расколоть систему кодов быстрее. Но не забывайте — мы были психи. Функциональное, но настолько далеко зашедшее расстройство, что никто и помыслить не мог, что мы когда-нибудь снова станем нормальными.

Четвертый этаж — это главная улица. Столовая с раздаточной. На главной улице имеется интернет-кафе, где можно покататься на волнах Интернета; каждая волна отслеживается смотрителями. В две тысячи третьем у Рассела было приключение с женщиной, следившей за монитором безопасности, настолько заинтригованной списком песен, которые он скачивал, пользуясь программами распределения файлов, что она искусно заманила его в свои сети, используя темноту его солнечных очков. Когда администрация подловила ее, она рыдала, божилась, что секс был по обоюдному согласию, что никто и никогда, кроме Рассела, не заставлял ее так унижаться, но они все равно сплавили ее в санитарную службу какого-то прослушивающего пункта УНБ на Аляске. Рядом с кафе — физкультурный зал с тяжестями, возле которых вечно возится Эрик, и балетная студия Хейли, вся в зеркалах, где Рассел, Зейн и я занимаемся кун-фу.

Пятый этаж Замка — это длинный коридор, куда выходят запертые двери.

Мои черные тапочки бесшумно шагнули на зеленые плитки залитого солнечным светом пола пятого этажа. Я пробрался сюда через коридор по черному ходу. Запах нашатырного спирта и слез окутал меня, когда я нажал на дверь номер шесть и, тихо постучав нашим условным стуком, открыл «глазок». Он один из тех людей, которых даже возлюбленные называют по фамилии, поэтому я шепнул:

— Малькольм!

Подожди. Еще чуть-чуть. Нет, надо делать ноги, или они… Подожди.

Наконец голос невидимого мне человека произнес:

— Это ты, Виктор.

— Я.

— Последней приходила женщина. Хейли. Два завтрака назад. Тогда еще давали лимонные оладьи с маком.

— Мы собирались навещать тебя почаще.

— Так много дел. Некогда и повидать друг друга.

— Это не оправдание.

— Зато правда. Ты был первым. Пробрался-таки сюда, наверх. Я даже не сразу понял, что ты настоящий, живой… Ох, да не ел я ничего вашего! (Это он уже кому-то, не мне.) А до тебя — годы и годы одиночества, втайне от всех. И голоса. Спасибо.

— Что ж, для нас это тоже было хорошо. — Запертый в своей обитой войлоком одиночной палате, он не мог увидеть моей улыбки. — Вылазки сюда, наверх, помогали нам держаться в форме. Оставаться самими собой. К тому же мы могли бы оказаться на твоем месте. Никогда не забывай об этом. Мы могли бы быть тобой.

— И наоборот?

— Конечно, — соврал я. Потом снова перешел на искренний тон: — Кроме того, ты нам нравишься.

— А я очаровашка.

— Малькольм, мы должны бежать.

Тишина, растянувшаяся на двенадцать ударов сердца. Я прижался к запертой стальной двери.

Тогда он спросил:

— Кто — вы?

— Все пятеро. Хейли. Зейн. Рассел уже не сможет пробираться сюда со своим «уолкменом» и давать послушать свои записи. Что до Эрика, мне хотелось бы, чтобы мы могли отпускать его сюда одного, чтобы ты получше его узнал, но мы не решались, потому что, ох, потому что…

— Потому что на меня могло бы найти, и я бы его застрелил.

— Да. Слушай, мы тут скоро прославимся… или нас ославят.

— Сколько потерь?

— Один… пока.

— А на меня упало сразу семеро. В тот, первый раз. Помнишь семьдесят четвертый? Никсон?

— Я тогда еще пешком под стол ходил. Извини, но пора нам сматываться.

— Ты хочешь сказать, у вас миссия, а не побег. Он со мной говорит! — Это он говорит кому-то. — И отвали со своими сиськами! Когда?

— Считай, уже в пути.

— Я семь раз бежал. На самом-то деле — шесть, потому что первого побега вроде как и не было, но… — Он снова обращается не ко мне: — Это тоже моя ошибка! Проверьте сортир в аэропорту! — И опять: — Виктор?

— Что?

— Бегите во всю прыть.

— А ты не вешай нос, Кондор.

— Не очень-то тут повесишься, когда даже ремень отобрали.

— Брось, ты же меня понимаешь.

— Да, у нас пулемет Стэна! — говорит он кому-то, потом спрашивает, уже меня: — Могу я помочь?

Через сорок минут по расписанию младшие смотрители должны были направиться к отделению В — проводить нас к лифтам и отвезти наверх, отведать мясной запеканки.

— Ты можешь сосчитать до трех тысяч сердцебиений, а потом завопить что есть мочи? И чтобы все остальные тоже орали?

— Конечно.

Пока я мчался к черному ходу, за мной гулко раздавался отсчет Малькольма:

— Три тысячи шестьдесят четыре. Две тысячи девятьсот девяносто девять. Две тысячи девятьсот девяносто три. Сорок семь…



8

Когда я вернулся на третий этаж, все уже собрались в комнате отдыха. С вещами — на выход.

Вещи на выход: манатки, которые ты хватаешь в первую очередь, когда надо сматываться. Удостоверения. Наличные. Кредитные карточки, невидимые для компьютеров преследователей. Одежда, камуфляж и предметы личного пользования. Белковые таблетки и витамины. Оружие — палка о двух концах. Ты шпион, а не коп и не солдат. Ты должен держаться за свою легенду, а оружие выдает тебя с головой. Плюс к тому оружие действует на психику. Когда ты пристегиваешь кобуру или засовываешь «перо» в носок, то кажешься сам себе вдвое круче, чем был. А по сути становишься безмозглым и первым делом хватаешься за пушку.

На то, чтобы собрать свои вещи, у меня ушло три минуты. Паранойя учит человека постоянно находиться в готовности. Мы держали свои причиндалы на виду у смотрителей. Если бы они почувствовали, что мы находимся в состоянии боевой готовности в таком безопасном месте, как родимая психушка, то сознание это попросту стало бы лишним доказательством, что мы психи и тут нам самое место.

Что же я положил в черный нейлоновый чехол из-под компьютера?

Одну пару нижнего белья и носков, синтетическую рубашку для лыжного спорта.

Туалетный набор — мыло, зубную пасту, щетку, дезодорант.

(Как охранники в аэропорту, смотрители почти не разрешали нам пользоваться бритвенными лезвиями, щипчиками для ногтей и ножницами.)

Блокнот и два разрешенных к пользованию фломастера.

Кожаную летную куртку, в которой лежал мой бумажник с восьмьюдесятью четырьмя долларами и просроченными калифорнийскими водительскими правами.

Первый диск с величайшими хитами Уильяма Карлоса Уильямса, на который была приклеена мгновенная фотография застенчивой Дерии: ее светло-каштановые волосы развевались порывами налетавшего с моря ветерка в Куала-Лумпуре.

Сувенир из Нью-Йорка размером в ладонь, доставшийся мне неизвестно откуда.


Что я не положил черный нейлоновый чехол из-под компьютера?

Оружие, которого у нас не было.

Справочник или адресную книгу, где значились бы люди, которым я не безразличен и которые могли бы помочь.

Карты безопасных мест, куда я мог бы направиться и число которых равнялось нулю.


Итак, все пятеро, при походной амуниции, собрались в комнате отдыха возле тела доктора Ф.

Ударом ноги Зейн выбил из кушетки две поддерживающие планки, а Рассел помог мне перетащить доктора Ф.

Отперев дверь, ведущую в отделение, Хейли шагнула в холл третьего этажа.

«Чисто!»

Хейли метнулась к двум лифтам и нажала кнопку, стреляя карими глазами из одного конца коридора в другой, от одной запертой двери к следующей. Мы с Расселом потащили тело доктора Ф. к ней и лифту. Эрик двинулся за нами, навьюченный сумками с нашими вещами и болтающимися аптечками для оказания первой помощи. Последним шел Зейн, прихватив металлический складной стул и две восьмифутовые планки из кушетки.

Мы с Расселом прислонили доктора Ф. к задней стенке клетки лифта лицом наружу, пока все остальные залезали в кабину.

Взвыл мотор, и глухо заскрипели тросы соседнего лифта.

Хейли ткнула в нижнюю кнопку.

Второй лифт с глухим металлическим звуком остановился выше этажом. Дернувшись, разъехались невидимые дверцы.

— Нажми снова! — посоветовал Зейн.

Второй лифт загудел, спускаясь. Прямехонько к нам.

Хейли долбила по нижней кнопке, как оголодавший дятел.

— Я могу изобразить голос доктора Ф., — сказал Рассел. — Ник, подержи его. Я скажу, что мы едем…

— Никуда мы не едем, — ответил я. — Этот сраный лифт…

Щелк. Соседний лифт остановился. На нашем этаже. Его дверцы с жужжанием открылись.

В то время как наши захлопнулись.

Мы камнем пронеслись вниз по шахте в самое сердце Замка.

На первом этаже Хейли вышла из лифта. Посмотрела в обе стороны.

Как мы и надеялись, она увидела пустой холл, простиравшийся до пересечения с коридором.

С помощью содержимого аптечек мы зафиксировали веки доктора Ф., так что глаза его казались открытыми, потом привязали к металлическому стулу. Голову закрепили тоже — так, чтобы она не падала на грудь. Сложили и закрепили наши пожитки у него на коленях. Рассел опустился на четвереньки позади принявшего такую же позу Зейна. Хейли и Эрик лентой прикрепили к их спинам одну из планок.

Хейли удерживала в равновесии трон, на котором восседал доктор Ф., пока мы с Эриком, не теряя ни минуты, заняли позицию рядом с двумя другими стоявшими на четвереньках ребятами. Хейли тоже скрепила нас планкой.

Теперь мы четверо представляли нечто вроде участников погребального шествия. Хейли, низко пригнувшись, кралась впереди. Взгляд ее темных глаз был устремлен вперед: там, через пятьдесят футов, коридор поворачивал и находилась дверь, ведущая на свободу и где нас могли схватить.

— Дрянной план. Слишком рискованно, — сказал Рассел.

— Ползите одновременно.

И Зейн изобразил укреплявшие командный дух и физическую форму упражнения в специальном военном училище, где ему со своим отделением приходилось бегать трусцой, взвалив на плечо телеграфный столб.

— Стойте! — сказал Рассел. — Кто-нибудь прихватил наши лекарства?

— Ой! — произнес Эрик — Ой-ой-ой!

Лекарства в Замке хранились в запертом и охраняемом аптечном помещении. Четыре раза в день медицинская тележка привозила нам пятерым таблетки всех цветов радуги.

— Вроде никто, — шепнул Зейн.

— Надо сматываться, — сказал я. — И не тянуть резину! Ну! По моей команде!

— Но мы же не слышим, как считает Малькольм, — возразил Зейн.

— К черту Малькольма! Я сказал! Слушай меня! Три, два, один…

Ползти. После первых неслаженных движений мы поймали ритм. Пот стекал у меня со лба. Капельки его легко ударялись о зеленые плитки протертого раствором нашатырного спирта пола между моими скользящими руками.

А-а-а-а-а-а-а-а-а!

Будто пронзительный вопль всколыхнул тишину Замка, но на самом деле кричал не один человек: это был нестройный вой множества голосов.

Малькольм.

Шествие обогнуло угол…

И тут урезанный бюджет пришел нам на выручку — за стойкой в холле не было ни одного охранника.

Синяя полоса, проведенная по зеленым плиткам от стойки до стены, обозначала охраняемую границу Замка. Наш седан двинулся вперед, лицо доктора Ф. пересекло синюю полосу, электронные сенсоры движения включились и загудели. Луч синего света упал на мертвое лицо доктора Ф. Нашел его открытые глаза. Сравнил радужную оболочку с той, что имелась в базе данных.

Металлический кожух над засовом входной двери зажужжал, щелкнул и поднялся, открыв небольшой экран для сверки отпечатков пальцев, расположенный рядом с дверной ручкой. Экран засветился.

Мы подтащили свою ношу как можно ближе к двери. Хейли прижала мертвую левую руку доктора Ф. к светящемуся экрану.

Дверь с глухим жужжанием отворилась.

И мы вышли.



9

Пустой синий автобус праздно стоял в вечернем тумане на парковочной площадке. Из недр Замка, за парковочной площадкой, доносились стенания и вопли. Поза водителя за баранкой убеждала в том, что он ничего не слышит. Но он не мог не слышать, как барабанят в складную дверь автобуса. Водитель открыл двери.

В потемках снаружи стояла женщина в широком плаще, более темном, чем ее шоколадная кожа.

— Готовы ехать? — спросила она.

Тут же в автобус ввалился похожий на Христа альбинос и, железной хваткой взяв водителя за плечо, спросил:

— Как выехать знаешь?

— Ну, это просто. Мимо охраны, через ворота, десять минут и… А кто?..

— Делай свое дело! — скомандовал седовласый Зейн.

Эрик подчинился Хейли и тоже забрался в автобус. Мы с Расселом, спотыкаясь, подошли к ступенькам, с обеих сторон поддерживая свою ношу.

— Пусть каждый занимается своим делом, — сказал Зейн шоферу. — Разве не это самое главное в жизни?

— А этот парень, которого те двое… Эй, вы что — собираетесь посадить его в автобус?

— Всем нам иногда приходится куда-нибудь ехать, — пояснил Рассел.

Мы свалили тело доктора Ф. на сиденье прямо за шоферским креслом.

— Что с ним такое? — спросил шофер.

— Не повезло.

Рассел уселся позади тяжело опустившегося на свое место пассажира.

— А ты везучий? — спросил Зейн.

— П-порядок. — По голосу водителя было ясно: он понял, что попал в переделку.

Свернувшись на полу у ног доктора Ф., я сказал:

— Знаешь, кто ты?

— Я… в-водитель автобуса?

— Верняк!

Зейн вытащил из бардачка фонарик в корпусе из вороненой стали, длиной двадцать четыре дюйма. Пощелкал пальцем по стальному корпусу и рубанул им темный воздух, словно чтобы кого-то оглушить.

— А мы что, не в автобусе, что ли?

— Заводи, поехали. — Зейн направил луч фонарика на замызганный стальной пол, затем перевел на переднее сиденье, отделенное проходом от кресла водителя. — А я тут побуду, прослежу.

Синий автобус, громыхая, выехал со стоянки и покатил по длинной петлявшей дороге, ведущей сквозь лес к служебным воротам, перед которыми возились два охранника. Обходя кругом автобус, охранники заметили сгорбившегося позади шофера пассажира — консультирующего психиатра.

Охранник поднял руку и ступил в пятно света, отбрасываемого фарами.

Лежа на полу, я сказал водителю:

— Открой окно.

В темноте захрустели по гравию шаги. До нас долетели слова охранника:

— Рано вы сегодня возвращаетесь.

— Делаю, что велено, вот и все, — ответил водитель.

— Поня-я-тно, — протянул охранник. — Как поживаете, сэр?

Я схватил доктора Ф. за локоть, поднял его безвольную руку и вяло помахал в окно в знак приветствия.

— Вот и славно. Еще увидимся.

Звякнула замыкавшая ворота цепь.

Я выпустил руку мертвеца — так, чтобы она ободряюще плюхнулась на плечо водителя.

Синий автобус, пыхтя, двинулся вперед, и ворота снова закрылись за нами на цепь.

Рывками и толчками мы двигались сквозь тьму в синем автобусе. Деревья плясали по сторонам, как призрачные ряженые на Марди-Гра.[2 - Марди-Гра (фр.) — «жирный вторник», вторник на Масленой неделе, последний день карнавала.] Дышать приходилось выхлопными газами, промасленным металлом и еще какой-то кислятиной.

Через десять минут автобус проехал мимо кирпичного здания с табличкой «ВОРОН». Дюжины две машин дремали за домом в раскинувшихся по парковке тенях.

— Вырубай движок, — сказал я шоферу.

Мотор синего автобуса заглох.

— Чисто! — шепнул Зейн.

Мы взяли бумажник водителя с сорока одним долларом. Заклеили ему рот и лентой привязали руки к баранке.

— А это вот, — сказала Хейли, — чтоб не замерз.

Шерстяное одеяло из спасательного зимнего комплекта парашютиком опустилось на голову водителя, как бы оказавшегося в палатке.

Единственное, что он теперь видел, была темнота. Еще он мог слышать, как, подобно мехам аккордеона, распахиваются двери. Ощутить порыв свежего ночного воздуха. Различить, как что-то волокут по металлическому полу. С глухим стуком спускают по ступенькам. Как хрустит под чьими-то башмаками песок стоянки.

Потом дверь закрылась, и он уже ничего больше не видел, ничего не слышал, не мог даже позвать на помощь, одиноко сидя ночью на парковке в штате Мэн, в синем автобусе, под одеялом.



10

Стоя возле синего автобуса, я направил пульт доктора Ф. в сторону стоявших гуртом пустых машин, большим пальцем нажал черную пластмассовую кнопку.

Бин-буун!

И тут же вспыхнули передние фары серебристого «форда» с четырьмя дверцами.

— Потрясно! — сказал Рассел.

— Я такое по кабельному видел, — признался я.

Меня поразило видение. Явившееся мне было настолько отчетливо и ясно, что у меня перехватило дух.

Доктор Ф. привалился к Зейну, совсем как напившийся второкурсник, которого его приятель поддерживает после бала в колледже.

— Они знают, — сказал Зейн. — Теперь смотрители наверняка знают.

— Знают что? — спросила Хейли.

— Что нас нет, — ответил я. — Пожалуй, они все еще думают, что мы спрятались или нас схватили возле больницы. Логично. Там они и будут искать.

— Но недолго, — заметила Хейли.

— А доктора Ф. тащить все труднее, — сказал Зейн. — Хотя если у них нет улик на все сто, что его убили, то их еще ждет сюрприз.

— Так поехали! — не выдержал Рассел.

— Когда скажу, тогда и поедем! — Зейна так передернуло, что его дрожь передалась даже трупу. — Я за баранкой тридцать лет отпахал!

Из-за внезапного спора на лице Эрика появилось паническое выражение.

Хейли успокаивающим жестом протянула к нему руку:

— Все в порядке, Эрик. Не волнуйся. Я поведу.

Она бросила на Зейна испепеляющий взгляд.

Тот нахмурился, перевел глаза на Рассела.

Тот, в свою очередь, следил за обоими с напряжением бейсболиста, приплясывающего в ожидании подачи.

Зейн моргнул.

Хейли бросилась к серебристому «форду»; полы ее плаща развевались на ветру.

Рассел ринулся вслед за ней; его черный кожаный пиджак вздулся, наподобие плаща.

Зейн отшвырнул тело доктора Ф. Эрику:

— Держи!

Эрик поймал нашего психиатра на правое плечо, как задний игрок на линии, врезавшийся в пасующего. Он зашатался, но устоял, покачиваясь, держа погрузневшее тело доктора Ф. в вертикальном положении, как скатанный ковер.

Зейн помчался вдогонку за Расселом и Хейли; ночной ветер трепал седую гриву, придававшую ему сходство с Христом.

Припаркованный серебристый автомобиль, казалось, напрягся, предчувствуя массированную атаку. Рассел и Хейли бежали вровень, Зейн отставал на три, а теперь уже на два размашистых шага, не поспевая за хлопающими на ветру полами их курток. Три руки одновременно вцепились в дверь.

Бин-буун!

Фары серебристого «форда» вспыхнули, и бегуны услышали, как щелкнули дверные замки.

Я подошел к серебристому «форду», поигрывая ключами и не обращая внимания на устремленные на меня горящие глаза, точно так же как вся троица не обращала никакого внимания на Эрика, который, спотыкаясь и пошатываясь, тащился за мной с трупом на плече.

— Кроме того, — сказал я, — мне известно, кто убил доктора Фридмана.



11

Сестра.

С заколкой в собранных пучком волосах.

Заколкой. От слова «заколоть». Никто из медперсонала — даже на временной ротации, — никакая сестра в здравом уме не взяла бы острого предмета в психушку. Доктор Ф. не носил даже галстука, чтобы какой-нибудь придурок его не задушил. Это было признаком личного стиля и общей политики.

Поэтому, если сестра появлялась в Дурдомвилле с заколкой, у нее были на то причины.

Достаточно правильно подобрать заколку, и у вас в руках окажется изящная игрушка, чтобы поиграть в доктора и произвести внутричерепную пункцию.

Доктор Ф. сидит в мягком свете комнаты отдыха. Ждет, пока мы вернемся. Вышедшая на подмену сестра передает ему медицинские карты. Потом встает сзади. Пока доктор читает карты, она вынимает из волос заколку. Возможно, другие сестры уже это делали. Ведь доктор был очень даже симпатичный парень. Если он что-то и заметил, то, возможно, чувство подсказывало ему: «Она распускает волосы; мы совершенно одни; мне будет с ней хорошо!» Резким движением она закрывает ему левой рукой левое ухо — быстро и глубоко втыкает заколку, мозг лопается, как воздушный шарик, и доктор, дернувшись, застывает на своем стуле. Сестра это чувствует. Вытаскивает заколку. Поправляет прическу. Затем оставляет доктора сидеть в комнате, чтобы его нашли мы и обвинение пало на нас.

Когда на утреннем собрании во вторник Рассел травил байку про то, как он удавил сербского полковника, а сестра вошла, толкая перед собой металлическую тележку, с заколотыми, собранными в пучок волосами, — стоило бы нам почуять недоброе.

Доктор Фридман был прав. Мы слишком долго пробыли в Замке. И стали слишком здоровыми, чтобы подмечать и правильно истолковывать то, что видим.

И вот мы вырвались на волю. Свет фар озарял ночное шоссе, дорога стремительно мелькала перед лобовым стеклом угнанного автомобиля. Машину вел я, Зейн, устроившись рядом на пассажирском сиденье, выступал в роли штурмана, определяя наш путь по взятой напрокат дорожной карте, по воспоминаниям о том, что рассказывал нам доктор Ф. В зеркале маячил Рассел, примостившийся сбоку на заднем сиденье. Хейли устроилась на коленях у него, а не у Эрика — для Эрика это было бы слишком тяжким испытанием. Доктора Ф. они усадили посередине. На нем единственном был ремень безопасности.

— С минуты на минуту он должен быть, — сказал Зейн. — Вот он!

Обшитый досками придорожный мотель с красной неоновой вывеской выплыл нам навстречу из ночной тьмы. Свет полной луны поблескивал на высокой проволочной изгороди, окружавшей пустой бассейн. Наш серебристый «форд» притормозил и остановился на залитой асфальтом парковочной площадке мотеля. Дверцы машины распахнулись настежь. Зейн, Рассел и я рассыпались стрелковой цепью, приближаясь к единственному окну, за которым горел свет. Это был редко посещаемый мотель небольшого городка — место, которое ненадолго подряжавшиеся в Замок врачи вроде доктора Ф. называли своим домом вдали от дома. Хейли побежала к бунгало, где было написано: «ОФИС». Эрик и доктор Ф. остались в машине.

— Смелее, — сказал Зейн, когда Рассел выдвинулся вперед. — Только брать осторожно!

Рассел ногой вышиб дверь номера.

Сестра была в белых трусиках и лифчике. Миловидная, только какая-то потерянная. Она стояла в дверях ванной, и мерцающий свет падал на нее сзади. Каштановые волосы распущены по бледным плечам.

Рассел был уже в двух шагах от нее и готовился ее схватить, как вдруг замер на месте.

Столпившись в комнатке мотеля, мы с Зейном заметили, что Рассел застыл как вкопанный. Он пристально и как бы сквозь смотрел на сестру невидящими глазами. От нашего преимущества — эффекта неожиданности — не осталось и следа. Сестра моргнула… ныряющим движением скользнула мимо Рассела, схватила с кровати свою сумочку и, перекатившись, исчезла под кроватью.

Не успели мы оглянуться, как она — хлоп! — высунулась с другого конца и оглушительно выстрелила из черного пистолета.

Зейн тяжело рухнул на пол.

Сбив Рассела, я прыгнул в открытую ванную.

Снова — выстрел. Рядом со мной от двери ванной полетели щепки.

Зейн перевернул кровать и обрушил ее на сестру. Упал возле ее голых пяток, пока она билась под обрушившейся на нее кроватью. Зейн схватил ее за лодыжки — и дернул.

Сестра Смерть выскользнула из-под обломков кровати, голые руки воздеты к небесам — ни дать ни взять счастливчик, оседлавший волну и стремительно скользящий по гребню. Белый лифчик съехал с груди. Зейн распростерся на спине, удерживая ее лодыжки, обтянутые белыми трусиками бедра прижались к его чреслам, пока руки сестры разгребали кучу постельного белья. Резко распрямившись, как лезвие складного ножа, она села и ударила пистолетом лежащего под ней человека.

Я, пригнувшись, бросился к ним из ванной.

При этом успев увидеть только, как Зейн приподнимает голову, по-прежнему зажатую ее лодыжками, в которые он впился.

Успев увидеть, как черный автоматический пистолет опускается на белое как мел лицо Зейна.

Успев увидеть, как палец сестры, лежащий на спусковом крючке, сгибается.

Но тут Зейн, ударив сестру по предплечью, развернул ее руку. Дуло ткнулось ей в лоб, раздался оглушительный выстрел, и кровь фонтаном брызнула на свалявшуюся постель.

Я ничком упал на обоих.

— Ух ты! — донесся голос Рассела, пока я лежал, уткнувшись лицом в дешевый ковер. — Что творится! Никогда еще таким не занимался.

— Черт! — сказал Зейн. — Теперь-то уж она точно нам ничего не скажет!

— Эй, я тут двери вышибаю, я, рокер! — возмутился Рассел. — Но такое… Что ж это выходит…

— Слезай, Виктор.

Я сполз с мертвой женщины. С Зейна. Повернулся и увидел Хейли, которая пинком ноги распахнула дверь и доложила:

— На офисе табличка «Обеденный перерыв», ничего не поделаешь.

— Должен признаться, я виноват, ребята, — вздохнул Рассел. — Особенно перед тобой, Виктор.

— Вик, — сказал Зейн, — а ну-ка посмотри сюда.

Зейн сидел на полу, ноги мертвой женщины были широко раздвинуты, ее ляжки уютно покоились на его бедрах, как в одной из поз Камасутры, которую я никогда не пробовал. Я пристально посмотрел туда, куда указывал Зейн, на белый хлопчатый бугорок ее лобка; моргнул и только тогда увидел то, что он хотел мне показать: на верхней части ее бедра, с внутренней стороны, виднелись несколько дюжин булавочных уколов, похожих на сыпь.

— Вот вам и ответ, — сказал Зейн. — Д.И.К.Э.

— Прости, Вик, что так вышло, — продолжал Рассел. — Просто голова пошла кругом.

— Эта девочка была из категории К, — сказал Зейн.

— Кружить головы — по твоей части, Вик, — не унимался Рассел. — Это Хейли у нас косноязычная…

Д.И.К.Э. по-нашему расшифровывается так: «Деньги. Идеология. Компромисс. Эгоизм». Четыре всадника шпионажа, как в Апокалипсисе. Четыре категории мотивов, создающих шпионов и предателей.

— Зейн тут скоро расплавится от жары…

— Может, она и вправду была настоящей сестрой, — сказал Зейн. — Девчонкой в белом халате, страдавшей от депресняка, вот и попалась на крючок, когда получила доступ к аптечным запасам и связалась с дилерами. Может, ей пришлось наизнанку вывернуться, чтобы нажать на курок. Кто-то ее подобрал и поимел. Кто-то держал ее про запас, натаскивал и отправил по следу. Прямехонько на нас. На доктора Ф.

— Звание «мистер робот» присуждается Эрику…

Я покачал головой:

— Она убила его, но она была всего лишь марионеткой.

Сестра Смерть лежала, раскинувшись, на груде постельного белья. Зейн встал и подобрал ее пистолет — «вальтер ППК-380», точно такой же, как у Джеймса Бонда. Она, не мигая, глядела на меня пятью глазами.

Съехавший бюстгальтер обнажил коричневые соски, и они не мигая смотрели на меня.

Размалеванные веки смежились над стеклянистыми зелеными глазами и, не мигая, смотрели на меня.

Красная звезда с опаленными краями зияла посреди задумчивого лба и, не мигая, смотрела на меня.

— Но я, — продолжал Рассел, — я же «мистер вышибала». И все равно — как остолбенел. Вышибить дверь — дело плевое, да и на всю операцию была куча времени… Остолбенел. Когда увидел, как она стоит тут. В ванной. Что все это значит? Какого черта, по-вашему, все это значит?

— Бывает, — ответил я, выкидывая все из выдвижного ящика сестры Смерть, где хранилась ее одежда, потом обшарил его — «жучков» не было.

— Верняк, — поддержал меня Зейн. — Но наперед держи себя в руках. Не хочу, чтобы меня из-за тебя кондрашка хватила.

— Да, жарко пришлось.

Я переворошил второй ящик. Хейли засунула в сумку сотовый телефон сестры Смерть, который достала из кладовки, ее сумочку и все бумаги. Я бросил Расселу ключи от другого корпуса мотеля:

— Ключи от комнаты доктора Ф. Четыре минуты тебе. Обыщи, прихвати что надо и сваливай.

Мы встретились на парковочной площадке.

Хейли швырнула сумку с барахлом сестры Смерть в машину.

Рассел бросил Зейну непромокаемый плащ из «барберри», который нашел в комнате доктора Ф.

— Твои ручищи будут торчать из рукавов, но парень, под конец зимы разгуливающий в рубашке, шортах и кедах, с таким же успехом мог бы повесить на себя плакат: «Разыскиваюсь полицией».

Потом поставил в багажник небольшой плоский чемодан.

— Ноутбук дока, адресная книга, диски. В книжке Джеймса Долтона про Уотергейт у него была заначка — стольник наличными.

— Спасибо за пальтишко, — сказал Зейн. — Правильно мыслишь.

— Ладно, еще раз простите за то, что я там начудил. — Рассел придвинулся поближе к седовласому Христу. — Выходит, если я правильно мыслю, то могу взять ее пистолет?

— Сам же сказал — начудил.

— Но там было другое дело.

— Нет.

— Почему нет? Виктор! Так нечестно. Ты не разрешаешь мне вести машину, пусть, тебя посадили последним, у тебя лучше всех сохранились шоферские навыки, так что мне начхать. Но все знают, что я управляюсь с пистолетом лучше всех вас. А Зейн мне его не дает!

Хейли выкатила глаза:

— Ехать пора.

Эрик согласно закивал, его взор затуманился при мысли о Хейли и дороге.

— Рано еще, — сказал я.

Через десять минут красная неоновая вывеска мотеля подрагивала в зеркале заднего вида громыхавшего серебристого «форда». Крепко сжимая в руках вибрирующую баранку, я увидел, как алая реклама канула в ночной тьме за поворотом шоссе. Зеркало заднего вида было беспросветно темным. Пока.

Но теперь смотрители уже наверняка обнаружили пустое отделение. Синий автобус. Данные, подтверждающие, что доктор Ф. исчез, и наводящие на мысль, что он убит. Рано или поздно они отыщут стоянку мотеля с красной неоновой рекламой. Возможно, они доберутся до нее только после красных мигалок и воющих сирен полиции штата, вызванной каким-нибудь истеричным отставником, решившим, что обыск мотеля, затерявшегося в Великом Нигде штата Мэн, станет легкой и приятной прогулкой в славное прошлое. Наши преследователи найдут вышибленную дверь. Сестру Смерть с ее пятью глазами.

И доктора Ф. Он не будет лежать на полу. Вот вам! Мы оставили его стоять в красной неоновой ночи. Привязав ремнем к опоре проволочной изгороди бассейна. А запястья — прикрепив лентой, позаимствованной в Замке. Он стоял, широко раскинув руки по сторонам, словно распятый. Конечно, такое могло прийти в голову разве что психам вроде нас, но мы дружно решили, что это идеальная заморочка в психологической войне, которая поможет нам сбить с толку наших преследователей, пока мы с ревом будем уноситься все дальше по темному шоссе.



12

— Везет вам, ребята, вовремя приехали, — с улыбкой сказала брюнетка с проседью, державшая дымящийся кофейник и остановившаяся возле нашего столика в ярком желтом свете.

— Везет — дальше некуда, — ответил я.

Мы зашли в «Укромную закусочную» сразу после дневного наплыва клиентов. Угнанный серебристый «форд» спрятали за этой богом забытой хибарой, стоявшей на обочине двухполосного шоссе. Обшитые деревянными панелями стены и подсвечники придавали закусочной домашний, уютный вид. Нас было всего пятеро за металлическими столиками. На витрине красовался вишневый пирог. Закусочная пропахла кофе и тушеной говядиной.

Официантка принесла меню.

— Очень бы не хотелось вас торопить, но нам пора за уборку.

— Мы тоже спешим, — ответил я.

— Какой выбор! — прошептал Зейн. Отблеск глянцевых страничек меню отражался в его широко раскрытых глазах. — Не то что выстоять очередь, и — ешь, что дают.

Официантка улыбнулась Хейли:

— Вам надо почаще вывозить своих кавалеров, милочка.

— Будто я не знаю! — откликнулась Хейли.

Мы заказали каждый свое: пять разных обедов. Но все — с пирогом.

— Все о'кей, — сказал Рассел. — Денег хватит.

— Денег никогда не хватает, — возразил я. — Особенно когда ты в бегах.

— Нам не только денег не хватает, — кивнула Хейли.

— Мы раздобыли «вальтер ППК» с одной пулей в заряднике и двумя в обойме, — сказал я. — Восемьсот сорок семь долларов минус пирог. Взятую напрокат угнанную машину с наполовину пустым баком. Наши манатки. Нарыли непроверенные данные о сестре Смерть и докторе Ф.

— Ты забыл про церберов у нас на хвосте, — напомнил Рассел.

— В одном я уверен, — произнес Зейн. — Обратно я не вернусь.

— Это уж без